Российское издание «Известия» опубликовало материал русского писателя, доктора филологических наук Евгения Водолазкина «Всемирный Грант Матевосян», посвященную известному армянскому писателю, которому сегодня исполнилось бы 85 лет.

«12 февраля исполнилось бы 85 лет выдающемуся армянскому писателю Гранту Матевосяну.

Матевосяна я впервые прочел лет 40 тому назад, и он стал моей любовью. За книгу его я взялся по наводке, без особых надежд на открытие, потому что название «Мы и наши горы», что называется, не предвещало. В моих глазах оно вполне укладывалось в курс литературы народов СССР, который я без особого энтузиазма слушал в университете.

Программа курса руководствовалась принципами не столько литературными, сколько идеологическими и представительскими. Клонируя русский литературный пантеон, она исходила из того, что всякий народ имеет своего Пушкина, и, если таковой не просматривался, не считала большим грехом его назначить. С точки зрения «дружбанародной» его не могло не быть. Как не могло не быть и принявших эстафету современных продолжателей традиции.

К последним, по всем признакам, должен был принадлежать и Матевосян. Выросший в армянском селе, окончивший институт в Ереване, а затем Высшие сценарные курсы в Москве, он, казалось, идеально вписывался в советские представления о должном. От земли — к высотам культуры, от национального — к общесоветскому (с возможным переходом на русский). Но так только казалось.

Войдя в круг шестидесятников, советским Грант Матевосян не стал, на русский не перешел. Это ни в коей мере не следует рассматривать в терминах лоялизма/оппозиционности, потому что уже в постсоветские годы писатель не считал для себя зазорным вздохнуть об ушедшей империи: «…для армянского человека, моего армянского человека, для меня, самая большая потеря — это потеря имперского статуса» («Мир слова»). Подобно всякой масштабной вещи, империя дает ощущение простора — как большим народам, так и (в еще большей, может быть, степени) малым. Правда, простор этот может иметь разное наполнение…

Ностальгию у писателя, на мой взгляд, вызывало и ушедшее единство народов: как ни относись к империям, исторический опыт показывает, что объединяли народы именно они. На этом фоне не такой уж экзотикой выглядит то, что в официальной обстановке писателя называли Грантом Игнатьевичем.

Что касается использования в творчестве родного языка, так ведь на то он и родной, понятный и единственно надежный. Замечательные Искандер и Айтматов, писавшие по-русски, — исключение. За армянским Матевосяна нет ничего внелитературного, противопоставленного и протестующего. Его русским голосом была выдающаяся переводчица Анаит Баяндур.

Агрессивная любовь к родному, свойственная порой писателям, была ему чужда. Его чувство к Армении было настоящим и глубоким – гораздо глубже того уровня, на котором ведутся разговоры о национальном превосходстве. Что, в сущности, и позволяло ему быть всемирным — в какой-то степени, может быть, даже надмирным: « — Наше село, кум, далеко, далеко… / — Уж так ты говоришь, будто и не в Армении это… / — И не в Армении, и не на этой земле…» («Солнце осени»).

Различные стороны творчества Гранта Матевосяна дают повод сравнивать его с другими писателями, прежде всего с Фолкнером. Сравнение — метод, вообще говоря, не бесспорный, и пользоваться им следует осторожно. Зачастую признаком глубинного различия является как раз-таки внешнее сходство. С Фолкнером сравнивали Фазиля Искандера, описывавшего Абхазию. При некотором умственном усилии Йокнапатофу можно сопоставлять и с Сент-Мери-Мид, где ловит преступников неутомимая мисс Марпл.

Речь на самом деле идет об определенном литературном архетипе. Небольшом и замкнутом пространстве, отражающем огромный мир. Таким пространством был для Матевосяна вымышленный вроде бы Цмакут. Несмотря на вымысел и упомянутые параллели, это село имеет совершенно реальное происхождение, являясь литературным потомком армянского села Ахнидзор.

Материал писателю знакомый: там он провел свое детство. В то же время, как следует из приведенной цитаты, Цмакут — «и не в Армении, и не на этой земле…». Зыбкое, прямо скажем, положение, но именно оно обеспечило Цмакуту место в истории мировой литературы.

Высший уровень литературной техники для меня — это когда не понимаешь, техника перед тобой или какая-то, что ли, особенность автора. Точнее, когда техника становится многократно усиленной проекцией самого автора. Сила Матевосяна не только в языке, но и в ритме текстов, и особом месте-времени героев, говоря по-бахтински — хронотопе. Ритм образуется разного уровня повторами — от речевых до сюжетных, — продолжающими завораживать и тогда, когда читатель уже не сопротивляется. Хронотоп этой прозы определяется смешением времен, но еще в большей степени — тем, что там происходит с пространством.

Пространство (а в какой-то степени и время), на котором разворачиваются диалоги, условно. Сказал — «со своего порога». Порой — издалека: «А ее отец Ишхан, ее отец Ишхан ласково посулил из Манаца: — Если вырастет хороший парень — ручные часы ему подарю. — В апреле всё стало таять, с крыши потекло. Тетка Манишак закончила ткать карпет, начала ковер. Тетка Манишак взяла ее с ребенком к себе. Тетка с невесткой должны были ковер ткать, а она воду таскать, дом подметать, хлев чистить, смотреть и учиться. И Ишхан, бессовестный Ишхан, похвалил их ласково из своего Манаца: — Молодцы, вот так и помогайте друг другу, человек родичами жив». Так, не покидая своих городов, в древнерусских текстах переговариваются князья. С этим красиво рифмуется то, что Ишхан по-армянски значит князь (имя, кстати говоря, невыдуманное: так звали деда писателя по материнской линии).

В Цмакут приезжают и уезжают, а он стоит незыблемо, потому что Цмакут — центр мира. Он один такой, как всякий центр. Автор показывает, что непростое это дело — покинуть Цмакут. Человек решает переехать в Ташкент, город мечты. Он ходит по Цмакуту от дома к дому, прощается (в костюме, задумчивый), а уехать всё никак не может («Ташкент»).

Будучи недавно в Армении, я познакомился с сыном Гранта Матевосяна Давидом. Он много рассказывал об отце. О том, как его учеба в ереванском институте началась на месяц позже: нужно было в деревне собрать урожай. Как весь этот месяц девочка по имени Вирджинэ не позволяла никому занять место за столом рядом с собой: это было его место (оказалось, на всю жизнь). О многолетней дружбе с Андреем Битовым, которая началась в пору их учебы на Высших сценарных курсах.

Об этой дружбе я знал, потому что когда-то читал очерки Битова о Гранте Матевосяне. Запомнился почему-то рассказ об удивительной щедрости друга. Сидя в кафе, я сказал об этом Давиду. Тот кивнул: «Один производитель зажигалок из Америки — армянин, поклонник отца — изготовил для него именную зажигалку». Я щелкнул пластмассовой зажигалкой, и он улыбнулся. «Та была сделана из золота: дорогой, знаешь, подарок. Отец ехал в такси, и зажигалка понравилась таксисту. Отец ему тут же ее подарил».

Мне предстояло ехать из Дилижана в Гюмри. Давид сказал, что где-то по дороге мне встретится отцовское село Ахнидзор, хотя с шоссе я его вряд ли увижу. То есть вроде как здесь оно, а вроде и не здесь. Я подумал, что это метафора литературы — так, по крайней мере, должно быть. Несмотря на слова Давида, я вглядывался в наплывающие холмы, надеясь, что все-таки увижу Ахнидзор. Но увидел только Цмакут».

Автор — писатель, доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института русской литературы (Пушкинского Дома), член Совета по культуре при президенте России

Известия iz.ru